Национальность по-русски. Что есть нация, национальность и народ?..

Часть первая.

В понимании того, что такое народ, и вообще в способах обозначения больших устойчивых групп людей существует чудовищная неразбериха. Случается, что одном и том же обществе имеется несколько пониманий того, что такое «народ», часто весьма далеких от научного истолкования, но необычайно влиятельных социально и политически.

В качестве наглядной иллюстрации разного понимания того, что значит «народ», и производное от «народа» - «национальность», хочется привести одну историю, в правдивости которой нет оснований сомневаться. Летом 1985 г., когда в Москве проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов, собравший представителей левых молодежных организаций из разных стран, чернокожий американец X познакомился с русской девушкой N, и они поженились. Но самое важное (для нас) произошло тогда, когда X решил сменить гражданство и пришел в паспортный стол писать заявление на выдачу советского паспорта. Ответив на все пункты анкеты, включая злополучный пятый, он вручил ее паспортистке и через некоторое время услышал от нее примерно следующее: ну, что же ты, сынок, тут написал про национальность, какой же ты американец, ты же негр, ну посмотри ж на себя…

Х сначала растерялся, но через некоторое время, все же справившись с замешательством, заявил паспортистке, что она ошибается – он самый настоящий американец. Чтобы развеять все сомнения на этот счет, он достал из кармана документ с одноглавым орлом на темно-синей обложке, раскрыл его и показал, что в третьем по порядку (после фамилии и имени владельца) пункте - «nationality» - значилось «United States of America». Паспортистка, разумеется, признавать написанное в иностранном документе не захотела, и после непродолжительных препирательств, молодоженам ничего не оставалось, как вернуться домой. В конце концов, все закончилось благополучно – усилиями многих людей противоречие удалось каким-то образом разрешить и число граждан СССР увеличилось на одну единицу.

Совершенно очевидно, что «национальность» понималась обеими сторонами спора совершенно по-разному. Х вкладывал в него свой смысл – для него оно однозначно соотносилось с гражданством, а паспортистка свой – для нее это была этническая или расовая принадлежность, наиболее явным признаком которой являлся цвет кожи юного американца.

* * *

Очевидно, что найти «правильное» обозначение понятия «народ» оказывается не так-то просто. Чтобы хоть отчасти приблизиться к этой заветной цели, важно для начала попытаться уяснить, какие понятия наиболее часто используются для их маркировки в современной России, и как они появились. И тут можно с большой долей уверенности утверждать, что принятые у нас сегодня маркеры общностей людей самым непосредственным образом связаны со вполне определенными обстоятельствами политической истории нашей страны XIX-XX вв.

Мы не имеем ясной картины того, на основании каких критериев обозначались народы в дореволюционной имперской России. Очевидно, четких критериев для такого рода обозначения до конца XIX в. просто не существовало ни в науке, ни в законодательстве, ни в практике государственного управления, ни в общественном сознании. Подобное отсутствие определенности в значительной степени было связано с тем, что в официальных государственных актах правительства царской России понятия, которые были бы близки к обозначению этнической принадлежности, как правило, не использовались. Программа Первой всеобщей переписи населения Российской Империи 1897 г. [1] включала, например, 14 признаков (отношение к главе хозяйства и к главе своей семьи; возраст; пол; брачное состояние; сословие; состояние или звание; место рождения; место прописки; место постоянного жительства; отметка об отсутствии или временном проживании; вероисповедание; родной язык; грамотность и обучение; занятие, ремесло, промысел, должность или служба; физические недостатки), но ничего похожего на принадлежность к тому или иному «народу» или «национальности» среди них не было. Скорее всего, такая принадлежность властям, озабоченным в первую очередь фискальными и демографическими проблемами, была просто неинтересна [2].

В послужных списках, государственных свидетельствах и паспортах главным критерием соотнесения индивида с той или иной общностью было вероисповедание. При этом родовая, т.е. «этническая» или «расовая» (разумеется, этих слов тогда еще в употреблении не было) принадлежность была факультативной. Евреями, например, считались те подданные Российской империи, которые исповедовали иудаизм. Если кто-нибудь из них принимал православие, то с него автоматически снимались имевшиеся в отношении евреев юридические ограничения и формально-юридически он мог пользоваться всеми правами православных («русских») подданных Е.И.В. Если же он также менял при крещении фамилию, то и «по бумагам» ничем от них не отличался. Некоторое время, впрочем, Министерство внутренних дел требовало в подобных случаях делать в паспортах и других официальных документах приписку «из евреев», что создавало новообращенным определенные проблемы, но в 1906 г. эта приписка была отменена [3].

Хорошо знакомые нам понятия «нация» и «национальность» вошли в наш политический, научный и повседневный лексикон в значительной мере благодаря российским социал-демократам, которые, как известно, были довольно хорошо знакомы с современной им западной общественной наукой (преимущественно немецкой). Принципиальное значение для введения в обиход этих понятий имела знаменитая статья Иосифа Сталина «Марксизм и национальный вопрос». Написанная в Вене в 1913 г., она после победы большевистской революции превратилась не только в «азбуку» национального строительства, но и в важнейший инструмент укоренения новых понятий в русском языке [4]. Нужно добавить, что многие базовые положения этой статьи не слишком оригинальны – они, фактически, суммируют осмысление понятия «нация» в немецкой науке второй половины XIX – начала XX в. Однако Сталину удалось превратить эту сумму в ясные чеканные формулы, причем сделать это настолько профессионально, что на его определение «нации» этнологи ссылаются и сегодня – как на пример понимания «нации» наукой конца XIX в.

После прихода к власти большевиков постепенно стала складываться определенность в обозначении различных этнических сообществ, из которых состояла бывшая Российская империя, а теперь РСФСР-СССР. В принятой 2(15) ноября 1917 г. «Декларации прав народов России» помимо понятий «народ» и «национальность» употреблялись также понятия «национальное меньшинство» и «этнографическая группа» (по-видимому, для обозначения численно меньших общностей). В позднесоветский период в обществознании прочно укоренилась сталинская эволюционистская схема развития «исторических общностей людей», состоявшая из трех основных элементов: племя – народность – нация. К ней партийными идеологами и обществоведами добавлялся пятый элемент – «новая историческая общность советский народ», пришедшая на смену буржуазной «нации».

Что касается понятия «национальность», то оно стало постепенно приобретать все большую значимость начиная с 1926 г., после того, как было внесено в опросный лист Всесоюзной переписи населения [5]. Теперь (впервые в нашей истории!) каждый житель СССР не просто услышал это слово от новых властей, но был обязан идентифицировать себя с той или иной национальностью/народностью из предложенного списка. В итоге государственная власть получила картину «национального состава населения СССР» [6], необходимую для выработки ею «национальной политики», призванной способствовать «расцвету социалистических наций», освобожденных от прежнего угнетения в составе Российской империи. По-видимому, особый акцент властей на «национальности» был также обязан исчезновению в революционном советском государстве, руководствующемся атеистической идеологией, такого официального маркера социальной идентичности как «вероисповедание», прежде бывшего одним из важнейших для стратификации населения Империи и осуществления царским правительством социальной политики.

Введение в 1932 г. в СССР паспортной системы с соответствующей графой окончательно сформировало и на десятилетия «зацементировало» советское понимание «национальности». Хотя и не сразу. Первоначально каждый гражданин СССР при получении паспорта был волен указать в графе «национальность» ту, к которой он сам себя относил независимо от места рождения, происхождения, вероисповедания, родного языка и др. Однако очень скоро, по-видимому, уже с конца 1930-х гг., в СССР «национальность» стала пониматься почти исключительно как родство по крови. Никакой личной свободы в определении собственной идентичности не допускалось, знание языка, обычаев и т.п. отходило на второй и третий планы, и именно родство по крови становилось важнейшим признаком принадлежности к той или иной «национальности». Во всяком случае, именно указания на такое родство требовали различные инструкции, анкеты и повседневные практики.

Юрий Слезкин в книге «Эра Меркурия» приводит отрывок из документа, характерного для понимания советскими властями того времени (а вместе с ними и подавляющим большинством советских людей) «национальности» как чисто биологической, генетической общности, принадлежность к которой отдельного человека можно определить, следуя определенным процедурам. Этот документ – специальная инструкция НКВД от 2 апреля 1938 г., такие процедуры прописывающая:

Если родители немцы, поляки и т.д., вне зависимости от их места рождения, давности проживания в СССР или перемены подданства и друг., нельзя записывать регистрирующегося русским, белорусом и т.д. В случаях несоответствия указанной национальности родному языку или фамилии, как, например: фамилия регистрируемого Папандопуло, Мюллер, а называет себя русским, белорусом и т.д., и если во время записи не удастся установить действительную национальность [курсив мой – Ю.З.] регистрирующегося, графа о национальности не заполняется до предоставления заявителями документальных доказательств [7].

В конце концов, в послевоенном СССР каждый молодой человек 16-ти лет, получая паспорт (как и наш знакомый американец Х), был обязан ответить на вопрос о своей национальности. Сделать это нужно было на основании другого документа, который полагалось предъявить – свидетельства о рождении, где были указаны имена его родителей и их «национальности», вписанные на основании соответствующих записей в их собственных паспортах. Если национальности родителей были разными, то молодой человек мог выбрать одну из двух (этой возможностью выбора либо отцовской, либо материнской линии и ограничивалась его свобода этнической самоидентификации). В общем, такая практика вполне подтверждает заключение, сделанное историком: в СССР «личная национальность стала исключительно вопросом крови» [8].

В итоге к концу советского периода для обозначения народов в СССР сложилась иерархическая система понятий, основанная на идеях биологического родства и эволюционного развития. Из них «наиболее "развитые” (и, как правило, относительно многочисленные) получили статус "наций”, в советский период – с уточняющим определением: "социалистических”. Ниже в данной иерархии располагались народы и народности, некоторые из которых, как предполагалось, превратятся со временем в нации, другие же "растворятся” в более крупных нациях, т. е. будут ассимилированы» [9]. Параллельно было введено понятие «новой исторической общности», характеризующее социалистическое общество и включающее все народности, проживающие в СССР – «советский народ» [10]. Согласно официальной идеологии, в результате «сближения социалистических наций» это понятие должно было постепенно вытеснить все остальные за их ненадобностью.

В постсоветское время такая картина «национальных общностей» и критерии их обозначения подверглись резкой критике со стороны российских ученых, и вместо понятий «нация» и «национальность» в научный оборот стали вводиться принятые в мировой науке понятия «этнос», «этническая группа» и др. [11]. Однако трудности с овладением новым понятийным аппаратом и его использованием, вставшие перед исследователями, оказались весьма серьезными. Так, например, один из этнографов, говоря о собственных эмпирических исследованиях, откровенно признавался: «В процессе анализа результатов нескольких серий полевых исследований мы столкнулись с большими сложностями в интерпретации целого ряда таких фундаментальных понятий как "национальная идентичность”, "этническая идентичность” и "идентичность” вообще». И дальше: «…надо признать, что существует большая путаница с использованием этих понятий, причем и в политической, и в исследовательской практике. То, что в России это путается, это нормально, это естественно. Мы живем в ситуации взрывов языков, дискурсов, институций и, конечно, сценариев идентичности. Все смешалось, и в рамках повседневности действительно можно говорить и так и эдак – ничего не меняется» [12].

В общем, очевидно, что сегодня в нашей повседневной жизни не только понятия «нация» и «национальность», но и понятие «этнос», а также его производные оказываются сильно окрашенными в расовые, «кровяные» тона. Как свидетельствуют новейшие опросы социологов, «представление о биологической природе этничности остается по-прежнему широко распространенным, чтобы не сказать доминирующим, в общественном сознании россиян». К тому же примечательно, что россияне склонны придавать больше значения своей этнической/национальной принадлежности (читай – кровному родству), чем гражданской/государственной [13].

Таким образом, можно заключить, что в общественном сознании представления о содержании понятий «нация», «национальность», «этнос» с середины 1980-х мало изменилась. Правда, исчезло понятие «советский народ» и появилось новое, «россияне». Но как ни то не играло существенной роли в публичном дискурсе (за исключением официальной риторики), так и это остается в нем маргинальным. Во множественном числе еще куда ни шло («мы – советские люди», «мы – россияне»), но в единственном, особенно от первого лица, т.е. когда осуществляется акт самоидентификации, как-то не получается. Вряд ли многие из наших сограждан, представляясь на каком-нибудь международном собрании, скажут «я россиянин» или «я россиянка». Скорее всего, он или она скажут: «я из России», «я гражданин/гражданка России» или обратятся к этничности («я русский/русская», «я татарин/татарка» и т.д., имея в виду в первую очередь свое происхождение, затем культурные, языковые и прочие отличительные черты).

Часть вторая.

Да это совсем не важно, может тут не выдержать раздраженный читатель, главное, что национальности есть, что они объединены прочными «скрепами»: длительным проживанием на одной территории, общим прошлым, языком, обычаями, кровнородственными связями и так далее. Действительно, если мы включим телевизор, то обязательно увидим американцев, арабов, грузин, иракцев, китайцев, литовцев, палестинцев, русских, украинцев, чеченцев, и в том, что они – реальность, нет никаких сомнений. Однако сомнения могут возникнуть, если мы попытаемся задуматься о самих «скрепах», т.е. о том, что именно и каким образом объединяет людей в этнические/национальные сообщества.

В науке сегодня выделяют три принципиально различных подхода к пониманию этнических общностей и характера объединяющих их «скреп». Первый, эссенциалистский (иначе – примордиалистский), кратко говоря, состоит в признании «этноса» природной данностью. Его появление обычно связывают с европейским колониализмом и выработкой наукой XIX в. теории рас. Следует добавить, что этот подход прост для понимания в силу своей «очевидности» и наиболее прочно укоренен в общественном сознании, особенно через понятие «биологического родства».

Второй подход, конструктивистский, являющийся в известном смысле противоположностью первому, сложился сравнительно недавно. Тем не менее, конструктивистская трактовка этничности довольно быстро приобрела авторитет в научном мире. Ученые проследили, как именно происходили процессы складывания разного рода «воображаемых сообществ», преимущественно на этапе образования национальных государств (XIX в.). Одним из самых удивительных их открытий стало множество доказательств того, что нередко народы были в прямом смысле «выдуманы» представителями интеллектуальной элиты. Эти представители получили в Чехии имя «будителей».

Схематично картина происхождения этих «воображаемых сообществ» может быть представлена следующим образом: сначала интеллектуалы создают и научно подкрепляют некий национальный миф; затем этот миф различными способами (преимущественно через исторические и литературные произведения) внедряется в сознание населения страны как представителей единого народа (или его части); наконец, происходит интериоризация мифа и самоидентификация каждого отдельного человека с единым «народом», «нацией», «национальностью», «этносом».

У нас конструктивистский подход активно пропагандируется директором Института этнологии РАН Валерием Тишковым при анализе феномена этничности в советском и постсоветском контексте. По его мнению, взгляд на этничность через конструктивистскую «исследовательскую призму» позволил «обнаружить яркую картину советской этнической инженерии». Один из выводов, к которым пришел этот ученый муж в результате проведенного анализа, для нашего случая особенно важен. «Хотя концепция этнонациональной общности представляет собою воображаемую конструкцию, – говорит В.А. Тишков. – Это не мешает ей становиться жесткой реальностью и основой для коллективного действия. Особенно в современной России, где люди через этничность обретают утраченные чувства личной и коллективной самоценности, а лидеры часто добиваются социального контроля и политической мобилизации через обращение к этническим чувствам и коалициям» [1].

Поскольку большинство людей продолжает разделять примордиалистское понимание этничности, ее конструктивистское истолкование оказывается малоэффективным для решения конкретных задач государственного управления, в особенности в условиях межэтнической напряженности, во время межэтнических конфликтов и так далее. По этой причине (т.е. вследствие необходимости практического подхода к общественным явлениям и процессам) в современной теории этноса разрабатывается и третий смешанный подход, называемый инструменталистским. Этничность рассматривается в нем как важная реальность современного общества, одна из «силовых линий», по которой происходит его стратификация. Вопрос заключается в том, как обществу управляться с этой важной реальностью, игнорирование или непонимание которой политиками (а нередко и циничное ее использование) имеет следствием многочисленные кровавые конфликты.

Таким образом получается, что, с одной стороны, большинство исследователей сегодня понимает этносы как воображаемые сообщества, существующие не в природе, а исключительно в человеческом сознании, с другой, очевидно, что эти сообщества вполне реальны и являются важным фактором современного общественного развития. То есть, даже если мы признаём этносы «воображаемыми сообществами» и будем считать другие точки зрения необоснованными и ненаучными, нам все равно приходится сталкиваться с этими сообществами как с реальными, а отнюдь не «воображаемыми» группами людей.

Очевидно, в целом ряде случаев необходимость различения людей по этническому/расовому признаку важна для государственных органов. И такое различение на официальном уровне сегодня практикуется, по-видимому, во всех странах. Следует однако подчеркнуть, что эти практики не имеют никакого научного обоснования. Они основаны исключительно на принятых в обществе представлениях (подтверждая тем самым конструктивистскую трактовку этноса), к тому же область их применения в ряде стран строго ограничена законодательно.

В США, например, выходцев из Латинской Америки (а вместе с ними испанцев и португальцев) обозначают как Hispanics («испаноязычные»), хотя, ясное дело, в действительности это далеко не всегда так, поскольку Hispanics могут вовсе и не знать испанского. Это обозначение обычно дается в соответствии с определенным фенотипом (в некоторых случаях синонимом выступает Latinos). Здесь существуют также группы населения, которые обозначаются как Asian Americans (выходцы из Азии, «азиаты»); Native Americans («коренные американцы», по-нашему «индейцы»); Black или African Americans («чернокожие» или «афроамериканцы») (предполагается, что их предки были выходцами из Африки); Middle Easterners («ближневосточные») (выходцы из Ирана, Саудовской Аравии, Египта и др.); наконец, White Americans («белые американцы») (выходцы из Европы, Северной Азии, России и др.). Понятие этничности, как видим, близко совпадает с биологическим понятием расы, хотя и далеко не всегда [2].

В Великобритании сегодня наиболее принятой является классификация этнического/расового состава населения, использовавшаяся в ходе переписи 2001 г. Ее вопросник включал следующие группы: белые (британцы, ирландцы, другие); смешанные (белые и черные карибцы, белые и черные африканцы, белые и азиаты, другие); азиаты или британцы азиатского происхождения (индусы, пакистанцы, бангладешцы, другие); чернокожие или чернокожие британцы (чернокожие карибцы, чернокожие африканцы, другие); китайцы или другие (китайцы, другие) [3].

Эта классификация с 2003 г. лежит в основе методики словесного самоописания задержанных британской полицией (т.н. самоопределяемая этничность – SDE). Одновременно в Великобритании от самих полицейских требуется определение этничности/расы задержанного с помощью иной классификации – т.н. кода идентичности (IC), включающего семь категорий: 1 – белые европейцы; 2 – темнокожие европейцы; 3 – афро-карибцы; 4 – азиаты (в британском понимании индусы или пакистанцы); выходцы с Востока – 5; арабы/североафриканцы – 6; неизвестная этничность – 0. К сказанному важно добавить, что сами определения этносов («ирландцы», «пакистанцы», «китайцы» и пр.) в публикуемых полицейских сводках, а также в радио и телевизионных репортажах не фигурируют. Сообщение о несчастном случае на дороге, например, может содержать такие сведения: «водитель – мужчина IC1, пассажир – женщина IC3». В общем, инструменталистский подход порожден практическими задачами жизни общества и в большинстве случаев основан на конструктивистской трактовке этноса. Он признает, что понятие «этнос» не универсально: в разных регионах, странах, территориях существуют разные представления об этничности и разные обозначения этносов, сложившиеся исторически.

* * *

Высказанные в этой статье соображения позволяют прийти, по меньшей мере, к двум общим заключениям относительно содержания понятия «национальность» в современном его употреблении в России. Первое – что это содержание в высшей степени неоднозначно и спектр значений «национальности» располагается между представлениями о кровном родстве, с одной стороны, и гражданстве, с другой. Второе – что это содержание исторически изменчиво, причем его изменения происходят буквально на наших глазах: от «кровного родства» оно упрямо дрейфует к «гражданству».

Исходя из этих заключений вполне можно предположить, что в не очень далеком будущем представители всех народов Российской Федерации на вопрос о своей национальности станут отвечать одинаково, как это делают граждане Франции, Германии, Великобритании, США и других западных стран, разительно отличающиеся друг от друга по своим фенотипическим, культурным, и другим признакам. Каким именно будет этот ответ угадать сложно. «Россиянин»/«россиянка», как этого уже все чаще происходит сегодня? Или все же «русский»/«русская»?


Автор: (с) Юрий Зарецкий